Неточные совпадения
Скотинин. Я ее и знаю. Я и сам
в этом таков же.
Дома, когда
зайду в клева да найду их не
в порядке, досада и возьмет. И ты, не
в пронос слово, заехав сюда, нашел сестрин
дом не лучше клевов, тебе и досадно.
— Так заезжай, пожалуйста, к Болям, — сказала Кити мужу, когда он
в одиннадцать часов, пред тем как уехать из
дома,
зашел к ней. — Я знаю, что ты обедаешь
в клубе, папа тебя записал. А утро что ты делаешь?
Левину самому хотелось
зайти в эти местечки, но местечки были от
дома близкие, он всегда мог взять их, и местечки были маленькие, — троим негде стрелять. И потому он кривил душой, говоря, что едва ли есть что. Поравнявшись с маленьким болотцем, Левин хотел проехать мимо, но опытный охотничий глаз Степана Аркадьича тотчас же рассмотрел видную с дороги мочежину.
— Мы с ним большие друзья. Я очень хорошо знаю его. Прошлую зиму, вскоре после того… как вы у нас были, — сказала она с виноватою и вместе доверчивою улыбкой, у Долли дети все были
в скарлатине, и он
зашел к ней как-то. И можете себе представить, — говорила она шопотом. — ему так жалко стало ее, что он остался и стал помогать ей ходить за детьми. Да; и три недели прожил у них
в доме и как нянька ходил за детьми.
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли
в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам будет после свободно и по дороге мимо моего
дома, так сделайте милость,
зайдите на малость времени. Мне с вами нужно будет переговорить.
Наконец
в глазах его завертелись какие-то красные круги,
дома заходили, прохожие, набережные, экипажи — все это завертелось и заплясало кругом.
Он остановился вдруг, когда вышел на набережную Малой Невы, на Васильевском острове, подле моста. «Вот тут он живет,
в этом
доме, — подумал он. — Что это, да никак я к Разумихину сам пришел! Опять та же история, как тогда… А очень, однако же, любопытно: сам я пришел или просто шел, да сюда
зашел? Все равно; сказал я… третьего дня… что к нему после того на другой день пойду, ну что ж, и пойду! Будто уж я и не могу теперь
зайти…»
Тужите, знай, со стороны нет мочи,
Сюда ваш батюшка
зашел, я обмерла;
Вертелась перед ним, не помню что врала;
Ну что же стали вы? поклон, сударь, отвесьте.
Подите, сердце не на месте;
Смотрите на часы, взгляните-ка
в окно:
Валит народ по улицам давно;
А
в доме стук, ходьба, метут и убирают.
— А вот извольте выслушать.
В начале вашего пребывания
в доме моего брата, когда я еще не отказывал себе
в удовольствии беседовать с вами, мне случалось слышать ваши суждения о многих предметах; но, сколько мне помнится, ни между нами, ни
в моем присутствии речь никогда не
заходила о поединках, о дуэли вообще. Позвольте узнать, какое ваше мнение об этом предмете?
За церковью,
в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного
дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он
зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери,
в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Но уже было не скучно, а, как всегда на этой улице, — интересно, шумно, откровенно распутно и не возбуждало никаких тревожных мыслей.
Дома, осанистые и коренастые, стояли плотно прижавшись друг к другу, крепко вцепившись
в землю фундаментами. Самгин
зашел в ресторан.
Самгин, мигая, вышел
в густой, задушенный кустарником сад;
в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный
дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином
в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали на крышу.
В этом
доме кто-то жил, — на подоконниках мезонина стояли цветы.
Зашли за угол, и оказалось, что
дом стоит на пригорке и задний фасад его —
в два этажа. Захарий открыл маленькую дверь и посоветовал...
Не желая видеть Дуняшу, он
зашел в ресторан, пообедал там, долго сидел за кофе, курил и рассматривал, обдумывал Марину, но понятнее для себя не увидел ее.
Дома он нашел письмо Дуняши, — она извещала, что едет — петь на фабрику посуды, возвратится через день.
В уголке письма было очень мелко приписано: «Рядом с тобой живет подозрительный, и к нему приходил Судаков. Помнишь Судакова?»
Красавина. Теперь «сделай милостью», а давеча так из
дому гнать! Ты теперь весь
в моей власти, понимаешь ты это? Что хочу, то с тобой и сделаю. Захочу — прощу, захочу — под уголовную подведу. Засудят тебя и
зашлют, куда Макар телят не гонял.
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости.
Заходил в два
дома;
в одном нашел квартиру
в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями,
в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей.
Он снизошел до того, что сам, будто гуляя,
зашел дома в два и получил отказ. Лакеи смотрели на него как-то любопытно.
— Я не хочу, чтоб
дома заметили это… Я очень слаба… поберегите меня… — молила она, и даже слезы показались
в глазах. — Защитите меня… от себя самой!.. Ужо,
в сумерки, часов
в шесть после обеда,
зайдите ко мне — я… скажу вам, зачем я вас удержала…
Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с зеленью. Райский
заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не
дома,
в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Воротясь с прогулки, мы
зашли в здешнюю гостиницу «Fountain hotel»:
дом голландской постройки с навесом,
в виде балкона, с чисто убранными комнатами,
в которых полы были лакированы.
Возвратясь
в деревню Бо-Тсунг, мы втроем, Посьет, Аввакум и я,
зашли в ворота одного
дома, думая, что сейчас за воротами увидим и крыльцо; но забор шел лабиринтом и был не один, а два, образуя вместе коридор.
Однажды, когда Привалов сидел у Бахаревых,
зашла речь о старухе Колпаковой, которая жила
в своем старом, развалившемся гнезде, недалеко от бахаревского
дома.
Алеша не
заходил уже дня четыре и, войдя
в дом, поспешил было прямо пройти к Лизе, ибо у ней и было его дело, так как Лиза еще вчера прислала к нему девушку с настоятельною просьбой немедленно к ней прийти «по очень важному обстоятельству», что, по некоторым причинам, заинтересовало Алешу.
— Прекрасно. Приходит ко мне знакомый и говорит, что
в два часа будет у меня другой знакомый; а я
в час ухожу по делам; я могу попросить тебя передать этому знакомому, который
зайдет в два часа, ответ, какой ему нужен, — могу я просить тебя об этом, если ты думаешь оставаться
дома?
Проходит еще три дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то
в доме царствует относительная тишина. На четвертый день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом
заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает
в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня
в своем экипаже до
дому. Я отказывался, говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал
в своем шарабане до Самотеки, где я
зашел к моему старому другу художнику Павлику Яковлеву.
Избавившись от дочери, Нагибин повел жизнь совершенно отшельническую. Из
дому он выходил только ранним утром, чтобы сходить за провизией. Его скупость росла, кажется, по часам. Дело дошло до того, что он перестал покупать провизию
в лавках, а
заходил в обжорный ряд и там на несколько копеек выторговывал себе печенки, вареную баранью голову или самую дешевую соленую рыбу. Даже торговки из обжорного ряда удивлялись отчаянной скупости Нагибина и прозвали его кощеем.
Чужие люди не показывались у них
в доме, точно избегали зачумленного места. Раз только
зашел «сладкий братец» Прасковьи Ивановны и долго о чем-то беседовал с Галактионом. Разговор происходил приблизительно
в такой форме...
Под этим настроением Галактион вернулся домой.
В последнее время ему так тяжело было оставаться подолгу
дома, хотя, с другой стороны, и деваться было некуда. Сейчас у Галактиона мелькнула было мысль о том, чтобы
зайти к Харитине, но он удержался. Что ему там делать? Да и нехорошо… Муж
в остроге, а он будет за женой ухаживать.
Кроме Игоши и Григория Ивановича, меня давила, изгоняя с улицы, распутная баба Ворониха. Она появлялась
в праздники, огромная, растрепанная, пьяная. Шла она какой-то особенной походкой, точно не двигая ногами, не касаясь земли, двигалась, как туча, и орала похабные песни. Все встречные прятались от нее,
заходя в ворота
домов, за углы,
в лавки, — она точно мела улицу. Лицо у нее было почти синее, надуто, как пузырь, большие серые глаза страшно и насмешливо вытаращены. А иногда она выла, плакала...
Чрез неделю после свадьбы
в один день после обеда новая госпожа, осматривая
дом и распределяя всем служителям должности и жилище,
зашла в мои комнаты.
— Знаете, мой милый, я несколько поэт
в душе, — заметили вы это? А впрочем… впрочем, кажется, мы не совсем туда
заходили, — заключил он вдруг совершенно неожиданно, — Соколовичи, я теперь вспомнил,
в другом
доме живут и даже, кажется, теперь
в Москве. Да, я несколько ошибся, но это… ничего.
Еще до
дому не дошел, к майору потребовали, потом пришлось
в роту
зайти, так что домой воротился совсем ввечеру.
— Перестать? Рассчитывать? Одному? Но с какой же стати, когда для меня это составляет капитальнейшее предприятие, от которого так много зависит
в судьбе всего моего семейства? Но, молодой друг мой, вы плохо знаете Иволгина. Кто говорит «Иволгин», тот говорит «стена»: надейся на Иволгина как на стену, вот как говорили еще
в эскадроне, с которого начал я службу. Мне вот только по дороге на минутку
зайти в один
дом, где отдыхает душа моя, вот уже несколько лет, после тревог и испытаний…
Всё это было подозрительно и нечисто. Дворник, очень могло быть, успел
в этот промежуток получить новые инструкции: давеча даже был болтлив, а теперь просто отворачивается. Но князь решил еще раз
зайти часа через два и даже постеречь у
дома, если надо будет, а теперь оставалась еще надежда у немки, и он поскакал
в Семеновский полк.
Был уже двенадцатый час. Князь знал, что у Епанчиных
в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще возьмет его и тотчас же отвезет
в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку
в Павловск до завтра, князь решился идти разыскивать
дом,
в который ему так хотелось
зайти.
Он останавливался иногда на перекрестках улиц пред иными
домами, на площадях, на мостах; однажды
зашел отдохнуть
в одну кондитерскую.
В тот вечер, о котором
зашла у нас речь, обитатели калитинского
дома (старшему из них, жениху Леночки, было всего двадцать четыре года) занимались немногосложной, но, судя по их дружному хохотанью, весьма для них забавной игрой: они бегали по комнатам и ловили друг друга: собаки тоже бегали и лаяли, и висевшие
в клетках перед окнами канарейки наперерыв драли горло, усиливая всеобщий гам звонкой трескотней своего яростного щебетанья.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена
в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не
зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил. Из дворни господского
дома остался на своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «из мухинских» никого
в господском
доме не оставит.
Если эти лица
заходили к Евгении Петровне
в такое время, когда мужа ее не было
дома и не случалось никого посторонних, то они обыкновенно проходили к ней через драпированную спальню
в ее розовую чайную, и здесь заводились долгие задушевные беседы, напоминавшие былую простоту
дома Гловацких.
В опустевших
домах теперь пошла новая жизнь. Розанов, проводив Бахаревых,
в тот же день вечером
зашел к Лизе и просидел долго за полночь. Говорили о многом и по-прежнему приятельски, но не касались
в этих разговорах друг друга.
В восемь часов утра начинался день
в этом
доме; летом он начинался часом ранее.
В восемь часов Женни сходилась с отцом у утреннего чая, после которого старик тотчас уходил
в училище, а Женни
заходила на кухню и через полчаса являлась снова
в зале. Здесь, под одним из двух окон, выходивших на берег речки, стоял ее рабочий столик красного дерева с зеленым тафтяным мешком для обрезков. За этим столиком проходили почти целые дни Женни.
На господском дворе камергерши Меревой с самого начала сумерек люди сбивались с дороги: вместо парадного крыльца
дома попадали
в садовую калитку; идучи
в мастерскую,
заходили в конюшню; отправляясь к управительнице, попадали
в избу скотницы.
А следить за косвенным влиянием среды на выработку нравов и характеров, значило бы
заходить несколько далее, чем требует наш план и положение наших героев и героинь, не стремившихся спеться с окружающею их средою, а сосредоточивавших свою жизнь
в том ограниченном кружочке, которым мы занимались до сих пор, не удаляясь надолго от
домов Бахарева и Гловацкого.
— Мундир! мундир! давай, давай, Женюшка, уж некогда чиститься. Ах, Лизанька, извините, друг мой, что я
в таком виде. Бегаю по
дому, а вы вон куда
зашли… поди тут. Эх, Женни, да давай, матушка, что ли!
— Да вот
в этом же
доме, — отвечала старуха, указывая на тот же угрюмо смотрящий
дом. — Рада будет моя-то, — продолжала она убеждающим тоном. — Поминали мы с ней про тебя не раз; сбили ведь ее: ох, разум наш, разум наш женский!
Зайди, батюшка, утешь ты меня, старуху, поговори ты с ней! Может, она тебя
в чем и послушает.
— Скажите, ну разве будет для вашей сестры, матери или для вашего мужа обидно, что вы случайно не пообедали
дома, а
зашли в ресторан или
в кухмистерскую и там насытили свой голод. Так и любовь. Не больше, не меньше. Физиологическое наслаждение. Может быть, более сильное, более острое, чем всякие другие, но и только. Так, например, сейчас: я хочу вас, как женщину. А вы
Чтобы рассеяться немного, он вышел из
дому, но нервное состояние все еще продолжалось
в нем: он никак не мог выкинуть из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда
зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу,
в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали работать брюшные нервы.
— Да уж так… Куда ж это он опять пошел?
В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь,
зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что и скажу тебе… Совестно мне только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из
дома?
Помнится, я пробродил целый день, но
в сад не
заходил и ни разу не взглянул на флигель — а вечером я был свидетелем удивительного происшествия: отец мой вывел графа Малевского под руку через залу
в переднюю и,
в присутствии лакея, холодно сказал ему: «Несколько дней тому назад вашему сиятельству
в одном
доме указали на дверь; а теперь я не буду входить с вами
в объяснения, но имею честь вам доложить, что если вы еще раз пожалуете ко мне, то я вас выброшу
в окошко.
— Не отпирайте! Если это — они, жандармы, вы меня не знаете!.. Я — ошиблась
домом,
зашла к вам случайно, упала
в обморок, вы меня раздели, нашли книги, — понимаете?